ХРИСТОС, МЕССИЯ, БЫЛ КРАСЕН ДОБРОТОЮ ПАЧЕ

ВСЕХ СЫНОВ ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ.

Можем ли мы представить себе, какова была наружность Спасителя, когда Он возвратился, после сорокодневного поста из пустыни, помазанным на Свое служение, не подавляемым более ответственностью и трудностью Своей великой задачи, но готовым выступить пред Израилем, как Агнец Божий, который должен был взять на себя грехи мiра?

Мы знаем, что Он находился в это время в красе ранняго мужества. Можем ли мы составить о Нем какое-либо более определенное представление?

Надежда на составление достойного доверия изображения Его только получиться, если обратимся к свв. отцам Церкви и историкам того времени. Евреи с отвращением относились к каким бы то ни было изображениям, считая их идолопоклонством, и это отвращение простиралось и на изображения человеческих лиц или форм.

Никакого намека на наружность Спасителя мы не встречаем в Новом Завете. А древняя Церковь, при неимении каких-либо руководящих фактов, полагалась в этом случае исключительно только на воображение. Будучи сама жестоко притесняема, она естественно начала изображать и своего Основателя в соответствии со своим печальным положением. Если бы Христос был знаменитый грек или римлянин, то греческая любовь к искусству создала бы без сомнения идеал безошибочной и совершенной красоты; но Церковь в свои первые, скорбные годы, подвергавшаяся тяжелым испытаниям, представляла лицо и вид своего Господа иначе -- именно предполагала, что Он, по пророчеству Исаии, “был обезображен паче всякаго человека лик Его, и вид Его -- паче сынов человеческих!” (Исаия 52:14). Ведь здесь пророк Исаия говорить о страданиях Мессии, а не о физическом виде Спасителя; Мел Гибсон понял суть слов сих гораздо глубже в своем фильме “Passions,” чем некоторые писатели первоначальной церкви, находившихся в то время, под влиянием какой-либо секты или еретическаго заблуждения!

Иустин Философ, родился в 105 г. и скончался мученически в 161 г., говорит об Иисусе Христе, “как о человеке, лишенном красоты или привлекательности, невзрачном по наружности,” в одном из его сомнительном и частично подложном сочинении: “Слово к Еллинам”. Тем не менее, все древние отцы Церкви высоко уважали св. Иустина, как знаменитейшаго учителя Церкви. Но, не забудем, что св. Иустин был философом по духу своему; таков он был в жизни; таков он и во всех сочинениях своих.

В “Разговоре с Трифоном” св. Иустин, как утверждает Архиеп. Филарет (Амфитеатров), собрал и объяснял пророчества и предзнаменования о Христе и христианской Церкви. Для перваго опыта естественно, что принимаются иныя места за пророчественныя, тогда как в строгом смысле они не имеют такого значения.

Климент Александрийский (скончавшийся в 217 г.), когда был увлечен Филоновою мистикою, изображает Спасителя как “человеком непривлекательной и даже отталкивающей наружности”. Так он писал, когда имел дело с гностиками и любовь к аллегоризму, тогда, такия идеи часто преобладали над его мыслями. Потому там, где философствует, или богословствует он, встречаются мысли остроумныя, иногда глубокия, а иногда основанныя только на сходстве предметов и следовательно не твердыя, или даже неверныя. В основе учения гностиков выставлялось знание, и как истинное религиозное знание, лежали начала греческой философии, иудейскаго богословия и восточных религий, особенно Зароастра, в смеси с христианским вероучением. Еретическия мысли гностического характера отрывочно проповедывались еще еретиками апостольскаго времени; но во 2-м веке развились целыя гностическия системы, в которых основные факты и учение христианства оторванные от их исторической почвы, разработаны в смысле языческой мудрости и выражены в мифологической форме. Исходным пунктом миросозерцания большей части гностиков был дуализм: основными началами бытия и жизни они признавали с одной стороны Верховное Существо или Высочайшаго Духа, с другой --материю, которая наоборот, у гностиков представляется как самостоятельное независимое начало чувственное материальной жизни и зла.

Тертуллиан (род. около 160 г., умер в глубокой старости около 245г.), будучи погружен в ересь Монтана, говорил что: “Спаситель не имел даже обыкновенной человеческой красоты и еще менее небесной”. Тертуллиан одарен был чувством живым и глубоким, воображением пламенным, умом способным нисходить до последних оснований мысли; сведения имел обширныя. Но воображение живое и порывы пламеннаго чувства увлекали его за пределы умеренности. Сообразно с тем остроты его резко и быстро следуют одна за другою, мысли поражают и блеском и богатством: но как остроумие его не всегда естественно, так мыслям не всегда достает силы и еще реже ясности; он более поражает чем убеждает; его диалектическое искусство и сила духа изумительны; он разбирает мысль со всею тонкостию: но особенно, когда говорит он как монтанист, остроты его слишком едки и сами говорят не в пользу дела; не редко глубоким мыслям его не соответсвуют выражения; у Тертуллиана был свой необыкновенный язык, в котором мысль чаще остается отыскивать догадкою, чем извлекать из слов. Раздражительный характер его иногда выводил его из терпения: но в том и сам он сознавался. Если при таком расположении духа, при таком настроении умственных сил Тертуллиан ошибался: то ошибки его заслуживают только сожаление. Монтанисты проповедовали строжайший аскетизм, доходивший до изуверства (их аскетическия требования приводили к отрицанию всех земных радостей). Всю жизнь христиан они обстовляли самыми строгими правилами, отрицая пользование даже самыми невинными удовольствиями и наслаждениями, как например: занятие искусством и наукою.

Ориген Адамантовый (184-254 гг.) заходит еще дальше и говорит, что Спаситель был “ слаб телом и безобразен, а также и мал ростом” и что, “красота была только в душе Его и жизни”. Ориген был писателем плодовитым в высшей степени. “Он писал так много, говорит блаженный Иероним, сколько другой и прочесть не в состоянии; число бесед его восходило за тысячу, и его коментарии -- без конца”. Блаженный Епифаний простирал число всех сочинений его до 6000 и число это не преувеличено, если считать особо книги каждаго обширнаго сочинения и письма. Но если Ориген писал так много: то у него это было плодом страсти. Его вынуждали писать. Сам он глубоко чувствовал, как трудно писать объяснения на св. Писание и не охотно принимался за дело. На своем предсмертном одре, Ориген дал такое суждение своим сочинениям: “Многие любят меня более, чем заслуживаю, и на словах и на деле превозносят слова и учение мое, чего однако не одобряет моя совесть. А другие поносят мои трактаты и обвиняют меня в таких мыслях, о которых и не знаю. Но и те, которые слишком любят, и те, которые ненавидят, не на пути правды; одни ошибаются по любви, другие -- по ненависти”.

Однако около того же самого времени уже существовало и о внешнем виде Спасителя другое представление, основанием которого также было ветхозаветное пророчество о Мессии; во исполнение этого пророчества, Христос был “красен добротою паче сынов человеческих” (Псал. 44:3). В этом духе начали изображать Христа и гностики на картинах, камнях или металлах и делать маленькия статуи Его, которыя они увенчивали лаврами. Черты лица Его были взяты с изображения Его, сделаннаго будто бы по повелению Пилата. Идеальное изображение Его получило все большее и большее распространение. В третьем столетии такое изображение Христа нашло доступ в частную божницу императора Севера (208-235 гг.), где было помещено рядом со знаменитыми царями и императорами, и “святыми душами” Авраама, Орфея, Аполлония и других достославных имен.

Первоначальное христианское искусство, имевшее отношение к Иисусу Христу, -- именно, те изображения, с которыми мы встречаемся в катакомбах, было впрочем чисто символическим. Вместо Его имени было употребительно изображение рыбы, потому что Его имя можно было означить буквами этого слова: IХФИС. I= IИСУС. Х= ХРИСТОС. Ф= ФЕОН, Божий И=ИОС, Сын. С=СОТИР, Спаситель. Иногда Он изображался также под видом агнца или пастыря. Через некоторое время вошли в употребление и другия изображения Спасителя. Так в четвертом веке Его начали изображать в виде дитяти, после чего легко было перейти и к крестному Его изображению. Как только эти изображения Его повсюду сделались употребительными, то мысль о том, что Он имел отталкивающий вид, не могли удержаться более. Историк Евсевий Кесарийский (род. около 270 г. умер в 338 г.), описывает статую, которую он сам видел в Кесарии Филипповой, в городе Панее, предполагаемой родине и местопребывании женщины, исцеленной от кровотечения. “У ворот ея дома, говорит Евсевий, на высоком камне имеется медное изображение женщины, стоящей на коленях и простирающей свои руки вперед, как бы моля о чем-то. Против нея образ мужчины, стоящаго прямо, сделанный из того же метала, в полном нарамнике, простирающаго свои руки к женщине”. “У ея ног, прибавляет Евсевий, и на том же самом камне, растет странное растение, которое поднимается до каймы медной одежды и служит лекарством от всех болезней. Эта статуя, как говорят, изображает Иисуса Христа”. Впрочем не подлежит сомнению, что картины, претендующия на сходство с изображениями нашего Господа, ап. Петра, ап. Павла, можно было встретить во время Евсевия, ибо он говорит, что сам видел их и считал их древними благодарственными памятниками, устроенными благочестивыми первыми христианами.

Древнее представление о наружности Иисуса Христа, заимствованное из слов пророка Исаии, теперь окончательно заменено было другим представлением о Нем, по которому Он отличался необыкновенною красотою, бывшей естественным выражением Его божественной чистоты и совершенств Его внутренняго бытия. Григорий Нисский относит к Его лицу, а равно и к Его учению, образныя выражения книги царя Соломона Песни Песней. Блаженный Иероним ( умер в 420г.) воплощает в своих словах славный идеал, который после был развит в христианском искусстве; Иероним основывает свое представление о Христе не на словах пророка Исаии о “ рабе Иеговы”, но на изображении Его в сорок четвертом псалме: “ Ты прекраснее сынов человечес-ких”. “Достоверно, говорит он, что таинственный блеск и величие Его божественной природы, которые светились даже в Его человеческой наружности, могли привлекать к Нему с перваго же раза всех Его окружающих. Если бы Он не имел ничего небеснаго в Своей наружности, то апостолы не могли бы тотчас же следовать за Ним”. Святой Иоанн Златоуст утверждает, что “Небесный Отец излил на Него, как полную реку, ту личную красоту, которую Он излил только по каплям на обыкновенных людей”. Блаженный Августин со своим обычным сильным красноречием говорит, что “Он был прекрасен во чреве Своей матери, прекрасен на руках Своих родителей, прекрасен на кресте и прекрасен во гробе”. Что эта пламенная речь представляет выражение безпредельной личной веры и любви ко Спасителю, это видно из слов самого же Августина: “о наружности Христа мы не имеем никаких сведений, ибо изображения Его разнятся одно от другого совершенно, соответственно представлениям о Нем художников”. В соответствие с своими представлениями о совершенной красоте различные народы создали различныя и определенныя идеальныя изображения наружности Христа.

Изображения Христа встречены были первоначально с сильным недоброжелательством, части потому, что изобразить, как следует, прославленнаго Спасителя в человеческом виде казалось невозможным, и частию, без сомнения, потому, что они были первоначально языческими сектами. Думают, что Кирилл Александрийский первый ввел их в церковное употребление. Для подтверждения сходства этих изображений с наружностью Спасителя опирались на предание. Иоанн Дамаскин (700-787 гг.) отличавшийся пламенною ревностью в великом споре о почитании икон, старался ослабить противодействие им иконоборческаго императора Константина Копронима указанием на предание, которое мы впервые встречаем в конце пятаго века, что Авгарь, царь Едесский, однажды послал живописца к Иисусу Христу снять с Него изображение. Но художник не в состоянии был этого сделать вследствие ослепительнаго блеска, исходящаго от лица Спасителя. Одобряя эту попытку, Господь, говорит это предание далее, запечатлел Свой образ на полотне, которым имел обычай утирать Свой лик, и послал изображение к Авгарю. О письме Авгаря к Иисусу Христу и Иисуса Христа к Авгарю упоминает Иустин Философ еще в средине второго столетия.

Древнейшия изображения Христа введены были в употребление у гностиков. Из этих изображений, два по крайней мере с некоторыми правами на подлинность и теперь существуют в Иерусалиме. Изображения Христа малы, и скорее имеют вид медальонов. Одно изображение сделано на камне, -- на нем видна голова Христа, молодого и без бороды, в профиль, а внизу греческое слово Хрiстос и символическая рыба. На другом, имеющем вид медальона, Христос изображен с пробором на челе, волосы Его покрывают уши и падают на плечи. Под этим изображением, внизу, имя Иисуса на еврейском языке. Может быть, по свидетельству археологов, все это было делом какого-нибудь иудейскаго христианина.

В пятнадцатом веке историк Никифор пожелал дать более полный очерк наружности Христа, чем какой существовал прежде, и мы можем привести его слова, хотя бы только с целью узнать, какое представление о Христе существовало в средневековой церкви. “Я опишу, говорит Никифор, наружность нашего Господа, как о ней передано нам из древности. Он был очень прекрасен. Ростом Он был семь ладоней (около 6 футов); Его волосы были каштановаго цвета, не слишком густы и завивались в мягкия кудри. Брови Его были темны и круглы, а из Его глаз светился, казалось, мягкий золотистый свет. Глаза Его были прекрасны чрезвычайно. Его нос был правельный; борода красива, но не слишком длинна. Волосы Его, напротив, были очень длинны, потому что их не разу не касалися ножницы и ни одна человеческая рука, кроме руки Его матери, когда Он играл на ея коленях во время Своего детства. Он немного был сутуловать, но обладал хорошим телосложением. Цвет Его тела походил на цвет спелой коричневой пщеницы, с небольшим румянцем на лице; от Него веяло достоинством, разумом, кротостью и спокойствием никогда не возмущаемого духа. Вообще Он был очень похож на Свою божественную и непорочную Матерь”.

Письмо Лентула к римскому сенату имело для западной церкви такое же значение, какое имело приведенное изображение Христа, принадлежащее историку Никифору. Письмо Лентула появилось в конце пятнадцатаго века, когда были собраны и напечатаны сочинения Ансельма. “ Появился, говорит Лентул, и теперь живет человек, отличающийся высокой добродетелью, названный Иисусом Христом, а Его учениками Сыном Божиим. Он воскрешает из мертвых и исцеляет больных. Он высокого роста, благороден по наружности, с внушающим почтение лицом, которое в одно и то же время привлекает и удерживает на растоянии людей, смотрящих на Него. Его волосы волнисты и кудрявы; они немного чернее и более лоснятся там, где падают вниз с плеч. Они разделяются по средине пробором, как это в обычае у назарян (или назореев); Его лицо чисто и отличается удивительным спокойствием, на нем нет ни морщинок, ни пятен; румянец делает Его щеки прекрасными. Его нос и рот совершенны. Он имеет окладистую русую бороду, одинаковую с цветом Его волос; она не длинна и раздвоена; во взоре Его светится невинность и разум. Его глаза блестят и кажется имеют разный цвет в разное время. Во время Своих угроз Он страшен; во время увещаний -- спокоен, кажется любящим и любимым; Он ласков, но отличается постоянною величественностью. Никто никогда не видал Его смеющимся; Его руки и члены совершенны. Он величественно красноречив, сосредоточен и скромен, -- прекраснейший из сынов человеческих”.

К этим древним идеальным изображениям интересно прибавить идеальное изображение, принадлежащее Деличу в одном из своих прекрасных разсказов: “Наши взоры постоянно обращены на Него, ибо Он представляет центр группы. Он не в мягкой одежде из виссона и шелка, подобно придворным, живущим в Тивериаде и Иерусалиме, Он не носит и длинных, волочащихся по земле одежд, подобно некоторым фарисеям. На голове у Него белое кефи, -- полотняный платок, сложенный так, что углы его падают на каждое плечо и спину; тесемка или агбуль, обвязанная вокруг головы Его, удерживает этот платок на месте. На теле Своем Он носил тунику с рукавами, доходящими до кистей рук, спускающуюся до ступней, а сверх нея голубой таллиф с предписанными кистями голубого и белаго цвета на его четырех углах; он свешивался так, что нижняя одежда серо-краснаго цвета была мало видна. Его ноги обуты в сандалии, а не в сапоги”.

“Он--средняго роста; прекрасен, как юноша, Своим лицом и видом. Чистота и красота Его рянняго мужества соединяются в Его осанке с зрелостью более преклонных лет. Его телосложение прекраснее, чем у других людей, окружающих Его, потому что бронзовый цвет, свойственный нации, в Нем не так заметен. Он показался бы даже бледным под белым сударем, потому что в Нем недостовало даже легкаго румянца, обычнаго в Его годы. Черты лица Его едва ли иудейския; скорее можно сказать, что тип еврейский и греческий в Нем соединены до совершенной красоты, которая, возбуждая к Нему почтение, еще более наполняла сердца любовью к Нему. Его глаза светились светом, который, казалось, был прерывист и мягок, как будто проходил сквозь слезы. Он был немного сутоловат, и, казалось, углублялся в себя. Когда Он шел, то в Нем незаметно было напыщенности, как у раввинов, а только -- естественное достоинство и грация; Он был подобен тому, кто чувствует себя царем, будучи одет в плохия одежды”.

Сведениями о событиях, непосредственно следовавших за искушением, мы обязаны четвертому евангелию, написанному после остальных. По другим евангелистам блеск последующаго служения Христа в Галилее повидимому затмевал скромныя начинания более ранняго периода, так как о последних эти евангелисты почти совсем не упоминают. К счастию Евангелист Иоанн оставил нам сравнительно подробный очерк событий (Иоанн 1:35 до 4:54) в эти безмолвные месяцы, в которые общественная деятельность Иисуса Христа медленно распустилась, по словам Климента Александрийскаго, “в пышный цвет”. Как много было бы потеряно, если бы Евангелист не оставил нам своего разсказа! В тех лучах света, которые бросает он на это раннее, весеннее время служение нашего Спасителя, есть некоторая особенная прелесть. Особенное нежное благоухание вполне свойственно было только этим первоначальным месяцам.

Как только окончился первый великий кризис в Его жизни с его сорокодневным испытанием, долговременным постом, великою победаю, ангельским служением, то Иисус возвратился ко Иордану и смешался, незаметный и неизвестный, с толпою, окружавшею Крестителя. Это было, повидимому, ранней весною; одно прекрасное предание первоначальной Церкви говорить по крайней мере, что это было действительно так, -- говорит может быть с целию соединить начинающийся духовный год с красотою оживленной природы. Христос мог вступать в общение с Иоанном несколько раз, но жил отдельно от него, молча подходя к нему и уходя среди народа. Только за день пред Его прибытием (Иоан. 1:29) Иоанн снова начал выражать свое благоговение к Нему во время Его отсутствия пред депутацией от церковных властей при храме, посланной спросить Крестителя об его учении и правах. “Был ли он Христос? или Илия? или ожидаемый пророк, Исаия, Иеремия, или кто-нибудь другой?” Находясь на высоте своей славы, когда на него были обращены взоры всего народа, но благородый и скромный, Иоанн не замедлил дать свой ответ. Иисус был неизвестен, но Иоанн уступает Ему первое место и считает себя недостойным исполнить даже самую низкую обязанность относительно Лица, столь великаго. “Я глас вопиющаго в пустыни: исправьте путь Господу”, как сказал пророк Исаия. “Я крещу только в воде; но стоит среди вас некто, котораго вы не знаете. Он должен прийти после меня; я недостоин развязать ремень у обуви Его”. Развязывание обуви и потом завязывание ея было символом рабства и покорности раба своему новому господину. Но и это, по мнению Иоанна, было бы слишком высокою честью, которую мог бы ему оказать Христос.

Возвышая свой голос и громко восклицая пред народом, а равно и убеждая его готовиться к скорому появлению великаго ожидаемаго Лица, Иоанн часто подобным образом о Нем свидетельствовал заочно. Но теперь он был в состоянии свидетельствовать о Христе в Его присутствии. Когда Иоанн на другой день стоял среди своих последователей, Иисус Сам приблизился к нему, желая без сомнения говорить с Ним о царстве Божием, которым были так заняты умы их обоих. Христос был еще не известен, не признан, никем не замечен и не мог открыть Себя при помощи какого-либо самоудостоверения с Своей стороны. Но самая цель миссии Иоанна заключалась в том, чтобы Христос “явлен был Израилю”. Час для раздрания завесы теперь наступил. Указывая поэтому на Христа издали, Иоанн объявил о славе Его в выражениях, которыя не могли не привести в трепет слышавших его; “вот есть, о котором я сказал: за мною идет муж”, который стал впереди меня; потому что Он был прежде меня. Я не знал Его (как Мессию); но для того пришел крестит в воде, чтобы Он явлен был Израилю... Я видел Духа, сходящаго с неба, как голубя, и пребывающаго на Нем. Я не знал Его (как Мессию); но Пославший меня крестить сказал мне: “на кого увидишь Духа, сходящаго и пребывающаго на Нем, тот есть крестящий Духом Святым”. И я видел и засвидетельствовал, что Сей есть Сын Божий”.

Прот. Анатолий Трепачко

январь, 2008г.

вернуться